← Назад

Классические розы

Первый день календарной весны

Первый день календарной весны.
Под сугробами гробы тесны,
В них подснежники в белых шелках
Смотрят темные зимние сны.
Я запутался в узелках
В первый день календарной весны
Солнца луч на узорах резных,
Раздражение рвется наверх,
Раскаленное до белизны.
Слышно только шуршанье помех
В первый день календарной весны
На закате все окна красны.
Лед расплавился, этот расплав
Стек по стеклам и прошлое смыл.
Без тебя не хватает тепла
В первый день календарной весны. 

Осенняя весна

Была весна, но пахло по-осеннему
Прошлогодней высохшей листвой.
После нездорового веселья
Слушал я сухой анализ твой...

Ива

Ива с проседью
Этой осенью
Замерла на рассветном морозе.

Так ли нужно ей
Быть простуженной,
Чтоб забыть, что есть место южное?

Металлическим серым отсветом
Отражает Луны одиночество
И окраситься в этот хмурый год цветом
Радости ей не хочется.

Птицы стаями
Пролетают дни,
И садятся на провода они,

Но все так же спит
В своей тяжести
Ива, делаясь только кряжистей. 

Бесконечный Цикл

Всё казалось спокойным и грустным,
Всё казалось обычным порядком,
Обернувшись раскатистым хрустом
Всё исчезло, и вмиг стало пусто.
Только ветер о сгинувшем шепчет,
Только лунный свет душу калечит,
И осталась присохшим осадком
Память о мимолетности встречи.

Всё казалось неважным и мелким,
Всё казалось наивной игрою,
Но устав в колесе бегать белкой
На часах ночью замерли стрелки.
Только ветер о времени помнит,
Только лунный свет тени наклонит,
И остался нарушенным строем
Тихий голос, и ничего кроме.

Классические Розы

          «Как хороши, как свежи были розы...»
                                     И. Мятлев
                                     И. Лотарев

Как хороши, как свежи были розы,
Стоявшие в искристом хрустале
На старом полированном столе,
Убереженные от свойственной угрозы

Засохнуть! И твой взгляд опять сиял
Естественным, неомраченным счастьем,
Легко рождая отзвуки себя —
Орнамент, безупречный в каждой части.

Как преходяща эта красота!
Лихой рукою взят сосуд Дьюара —
Остыло пламя алого пожара.

Ничтожна прочность лепестков и листьев,
И, уронив цветы, ты слышишь выстрел —
Так к нам пришел час Страшного Суда. 

Солнце

...А вчера я увидел Солнце
Сквозь пленку похмельных глаз.
Среди облачной ряби под собой
Оно вовсе не видит нас,

Только вырезанный этой рябью
Частокол золотых лучей
Мне напомнил: неверен наблюдаемый
Мною порядок вещей.

Хозбытгаллюцинации

Птица

Мне хотелось бы сидеть на ветке высоко
И улыбаться проходящим вдумчивым затылкам,
Смотреть, как люди бродят за решетками окон,
И чинно гадить на кошачьи хищные ухмылки...

Паутина

Нити разговоров, встреч, случайных взглядов
Сложены в блестящую на солнце паутину,
И любой из нас, проснувшись утром,
Сразу чувствует, что он укутан в кокон.
Перекатываясь днем по полотну событий,
Мы укутываемся, собирая нити;
Старые, не выдержав движенья, рвутся,
Новые свежи и клейки, и играют цветом.
Можно упростить узор плетеный —
Резко рвать натянутые струны,
Только если кончатся все до единой,
Освободившийся протяжно и стремительно
Взлетит в кромешную клоаку одиночества.
Вот почему мне не хватает четырех,
А лучше — сотни цепких рук, чтоб ухватиться
За все те паутинки, что я вижу
В раскинутой сверкающей сети...

Поездка

В который раз я засыпаю
Под дробный перестук колес.
Что снится мне? Говно вопрос!
Я утром сны не вспоминаю.

В каком-то городе чужом
Я вижу серых птиц парящих,
И несказательно свежо
Я чувствую их настоящесть.

Вернусь домой я с урожаем
Воспоминаний и картин;
Через неделю, бросив им
«Пока», я снова уезжаю.

Поминки

Я проснулся и понял — сижу на поминках.
Не на своих, но, вроде, и не на чужих.
Мелочи жизни!
И ноги свои
В слишком уж старых и грязных ботинках
Прячу стыдливо под стол,
Мутной тревогой сводим.
Налили по сто,
Застольные разговоры
Зашелестели шальным сквозняком.
Все обо всем, ни о чем, ни о ком,
Про дела, про дома, про заборы;
Пошли и смешки над вспомнившимся дураком...
Чем дальше шла тризна,
Тем больше я чувствовал странность.
Хотелось сказать с укоризной,
Что здесь неуместны ни радость,
Ни бытовые вопросы,
Но тут червячок возмущения
Был раздавлен подошвою грозной!
Я видел багровое пламя
В глазах без пощады, прощения —
Их голод лишь рос с поглощением.
Чуть подгоревший пирог
С рыбой и водка с блинами
Последними вышли отсюда;
Потом уносили посуду...
А гости сидели и ждали.
Внезапно я понял, что срок
Придет через пару минут.
И необходимо проснуться
Еще раз, поскольку внесут
ВИНОВНИКА ТОРЖЕСТВА!!

Наш двор

Наш двор в трех стенах,
Впрочем, не отгороженный
От грязи уличной и солнечных лучей,
Живой, студеный, как ручей,
Раскинулся под сапогом листвою жженой.
Его трава не станет сеном,
Только смена
Придет других детей в нарядных капюшонах:
Их приведут под перезвон обыденных речей
Моих знакомых выцветшие жены.

Мой двор песчаный
Холоден, не очень живописен,
Но примелькался как-то за пятнадцать лет,
И долго будет сниться в отголосках писем,
Домашнем запахе котлет,
Я этот след
Оставлю в памяти — да что тут говорить...
Покинутым нельзя просить пощады,
И только этим затянувшимся прощаньем
Смогу свой двор я отблагодарить. 

Сказочка про белого бычка

В морозень все твари прячутся
Порознь по дуплам да по норам
Да по темным местам
Да только время уж чуть затемно
Да растеплелось мне не в жилу
Да идти чуть устал

И нет ни топора ни лома
Только надо бы до дома
До пустого жилья —
Схорониться бы да выспаться
Где зверь юродствовать да озоровать не смеет

Ведь чернеют страшно все проталины
Да снег синеет снег синеет снег синеет
снег синеет снег синеет

Жаль нету топора да избы здесь не ставлены
И нету ни дорог ни троп ни даже следа заячьего скачка
    Только моя сказочка про белого бычка
    Только моя сказочка про белого бычка

Сказочку мою ой хорошо бы и не слушал никто
А если слушает кто так чтобы слушал да заслушался
Да и задумался и улетел к своим

Шел я во хмелю — теперь смертельно трезв
И жить хочу и оставаться здесь
Я отговариваюсь и отказываюсь наотрез

А ноги все немеют ох не сумею я так долго идти
И Солнце падает за край земли
И лес темнеет лес темнеет лес темнеет
лес темнеет лес темнеет

Шел я во хмелю — теперь дрожу как лист
И нет ни мыслей ни молитвы
Есть только пара слов простых как песня сверчка
    Только моя сказочка про белого бычка
    Только моя сказочка про белого бычка

Солью и Льдом

Солью и льдом       Выморожен я,
Поле иль дом    —   Все в отражениях,
Все нереально   —   Марево берега,
Из Зазеркалья       Видится мне река.

    Под завесой дождей,
    Над болотом недель,
    Между землями зноя
    И океаном застолья
    Слушая, как мне поет прибой,
    Выбираю я путь по кривой.

Солью и льдом       Кожа разъедена,
Кровельным дном     Сложена седина
Облачной пленки     Над головой моей,
Обручем тонким      Сжался конвой морей.

    Перед безднами снов,
    В мусоре городов,
    После плавленых полдней
    Нет ничего, что запомнить
    Стоило как путеводный сигнал,
    И оставить с собой навсегда.

Солью и льдом       Росписи по стеклу,
Солнечным днем      Отблески райских лун,
Боль давит до       Изнеможения,
Солью и льдом       Выморожен я. 

Претензия на оригинальность

Не вглядываясь в мутную воду бытия,
Не вслушиваясь в шорох убегающих секунд,
Забвно наблюдать, как отражения текут
В зеркальной глади дня.

Необходимость разбить созерцательный ступор
Кристаллизуется в периодичной тоске,
И с жизнерадостью трупа,
С вечностью следов на песке
Можно понять, что все из-за
Жгучего желания быть не таким, как все. 

Плато Ленг

Шизофрения

Взгляд, брошенный в пропасть,
Не пропадает бесследно,
Чей-то вкрадчивый голос
Приглашает туда...
Ведь эта реальность
Часто кажется бледной,
Стоит лишь посмотреть
В зеркало темной осенней воды...

  Присмотрись к себе,
  Кто живет за окнами этих глаз...

Вспомни темное время,
Что оставалось с тобою,
Когда отстраненности кремень
Резал последнюю нить...
Ведь эта реальность
Кажется глупой игрою,
Стоит только глаза
Закрыть...

  Присмотрись к себе,
  Кто за маской твоего лица... 

Болезненность

Скомканная постель,
Забитый ватой воспаленный мозг,
Радужный хрупкий мост
К выздоровлению.

Обжигающий воздух дня,
Мутный колодец ночи,
Утра полынья,
И порочный
Круг закончен...

  И осталась белая стена,
  На которой ничего нет,
  Только чистый
  Солнечный свет.

Высохшее лицо,
Утренний привычный ритуал,
Взгляд, и внутри туман —
Воспоминание.

Я был освобожден,
Ветер смеялся со мной,
Пели под дождем,
Под стальной Луной...

  И осталась белая стена,
  На которой ничего нет,
  Только чистый
  Солнечный свет.

Горизонт

Крутятся колеса, идут часы без усилия,
Ни влево, ни вправо, а только строго по линии,
Блестят полировкой и тикают точно в такт,
Но ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад...

  А в соседнем корпусе, заржавленном логове
  Роются звери, роются в голове,
  И сорванной башней он поднялся, заглядывая
  Прямо за облака, прямо за горизонт...

Длинные ряды штампованных прямоугольников
Тянутся цепью, окутавшей мир теснотой оков,
И здравомыслящие механизмы идут,
Но только по кругу, с точностью до минут...

  Всполохи огня на обрывках мишуры
  Пляшут, празднуя гибель тишины,
  И из пепла встает знамя новой жизни,
  Заглянувшей из ямы прямо за горизонт. 

Пропуск (Э. Верхарн)

Серая земля, серое небо,
Голый луг, стылый холм...

  Мертвое дерево, холодное железо —
  Это мой пропуск;
  Это мой пропуск под землю...
  
  Начерти на глине крест,
  Начерти на глине крест,
  Начерти на глине крест!
  
Сад дик, дом пуст, на полу зола...
Богородица упала из ниши алтаря...

  Начерти над домом крест,
  Начерти над домом крест,
  Начерти над домом крест!

Трупы жаб в колеях,
Стоны птиц над дорогой...

  Начерти над степью крест,
  Начерти над степью крест,
  Начерти над степью крест!
 
Солнце ворочается, как жернов,
Солнце ворочается, как жернов.

  Начерти над миром крест,
  Начерти над миром крест,
  Начерти над миром крест!
  
  Над взбухшим трупом Земли —
  Мой пропуск,
  Над взбухшим трупом Земли —
  Мой пропуск в небо...

Взгляд со стороны

Предположив, что все ничтожно,
Припорошив себя белесой пылью,
Забыв заботиться о прошлом —
В ближайшем будущем все так безвкусно,
Застряв в бессрочном дне; колеса в мыльном
Отсутствии причин для напряжения,
Мотаясь совершенно параллельным курсом
В цинично равнодушном окружении,
  
  Все время задавать себе один и тот же вопрос:
  Что мы получим в виде сухого остатка,
  Выпарив муть второстепенных вещей?
  
  Каждое действие — новый мазок на холсте,
  Блики теряются между запачканных запахом стен.
  В калейдоскопе событий как будто тысячи Солнц вместо Луны, и
  Точность движений кистью может проверить только
  Взгляд со стороны.

Инверсионный след

Инверсионный след реактивной мечты
Растаял в небе, как в сумерках тень...
И не достать билет до этой высоты,
Пока не стерты упрямство и лень.

А на земле — миллионы лиц, обращенных вниз...
И среди них — яркие глаза, сжатые в тесах 
                         высохших глазниц...

  Но должен найтись хоть кто-то,
  Кто видит в небе сверкающий контур,
  Пусть сердце в шрамах — взгляд никак
                         не ниже горизонта.

Дорога в небесах — словно кромка ножа,
Не пасть на скалы, не сбиться с пути...
И ты, подняв глаза, увидишь, еле дыша,
Как чье-то счастье стрелою летит...

Вокруг тебя — миллионы лиц, обращенных вниз...
И среди них — острые умы за решеткой тьмы 
                         собственных гробниц...

  Но есть среди тысяч плеч несущие крылья,
  И в облаках тропа не зарастает пылью... 

Степень свободы

Круговерть воспоминаний,
Непроглядный хаос снов,
И снова утро мутным хмелем на губах...
Непростое понимание,
И не хватает слов,
И снова рвется серебрящаяся нить...
  
  Но я успею разрушить все
  Чудным ясным днем,
  Бесконечно чистым, словно ты в моих глазах,
  Захлебнувшись этим вязким светом,
  Выйду на крыльцо из душного застенка
  И добавлю еще одну
  Степень свободы.

К призрачным осколкам света
Покатилось колесо,
И снова весело запляшет горизонт...
Постоянно столько лет
Копится в глазах песок
И снова есть возможность вытряхнуть его...

  И я согласен уничтожить все
  Чудным ясным днем,
  Бесконечно чистым, словно ты в моих глазах,
  Захлебнувшись этим вязким светом,
  Выйду на крыльцо из душного застенка
  И добавлю еще одну
  Степень свободы.

Альбатрос

Скалистый берег моря бездействия
Спит в тумане.
Не стоит верить в случайность бедствия —
Вера обманет.

Волны несут корабль вместе с пеной снежной —
В щепки рассыплется брошенный бриг надежды.

  Монгольские орды свинцовых волн
  Гордо
  Бьются о борт пьяного корабля.
  И полные торосов ледяные поля...
  Но небо и земля
  Сливаются под крылом
  Серебряного альбатроса!

Застыли в небе седые облака,
Словно тени.
На самом деле их участь нелегка —
Следить за всеми,
Кто ищет берег, не видя маяка,
В эту темень...

Все разговоры напрасны — обрублены корни,
Нет никого, кто бы больше был ветру покорней.

  Монгольские орды свинцовых волн
  Гордо
  Бьются о борт пьяного корабля.
  И полные торосов ледяные поля...
  Но небо и земля
  Сливаются под крылом
  Серебряного альбатроса!

Плато Ленг

      Это где-то на севере, где — я не знаю,
      Это где-то на полюсе, в мире стальном,
      Там, где стужа когтями скребется по краю
      Селитренных скал, изукрашенных льдом...
                                        Э. Верхарн
Пестрый мир безнадежно раскис,
И я покинул мелькание мотыльков,
И стал слушать лишь монотонный свист
Ветра, летящего где-то далеко.

И стал смотреть только одноцветье,
И ощущать себя наподобие ветви,
Стремящейся пасть с надоевшего дерева,
Как пестрый мир, такого же древнего.

И отправился в путь наугад
Мимо тоскующих кислых домов,
Мимо ненужных мне эстакад
И мостов, что перейти не надо.

Так и шел по своим отражениям,
Так и плыл в непринужденном скольжении,
И в конце своего путешествия
Удалился от скуки общественной.

И, последний пройдя поворот
Змеящегося пути,
Оказался у древних ворот
Мира, лежащего в забытьи.

И увидел я плоскогорье,
Где в почве нет ни единого корня,
Только вечность и мертвые камни,
Грунт, крошащийся под руками.

И продолжил идти, разомлев,
Вдвоем с обретенной гармонией,
Наслаждаясь своей автономией,
Невозможной в любом месте, кроме ней-
тральной зоны в застывшей земле.

Через многие тысячи скал
И большое количество времени
Показались вдали в серебре ине-
истые склоны; прозрение
Снизошло: я нашел, что искал.

Между гребнями каменных рвов
Отражением пасмурно-свинцовых небес
Лежало недвижимо и мертво
Озеро, являющееся венцом этих мест.

Поспешив к показавшейся цели,
В первый раз ощутив себя целым,
Планируя неуловимо,
Осыпал шальные микролавины.

одождав, как показалось мне, час-другой,
Пока мир перестанет быть громким,
Я вдохнул — стали легкие ломки;
Подошел к едва видимой кромке
И коснулся озерной глади рукой.

Чувствуя тысячи игл,
С замиранием сердца я пил эту воду,
И вместе с ней внутрь проникло
Осознание подлинной личной свободы.

И с тех пор, где б я ни был согрет,
Даже испепелеяющим зноем,
Я несу в себе холод секрет-
ного озера с короной резною.

Абстракт

Символичность ординарных событий

              «Do you remember when
              Things seemed so eternal?
              Heroes were so real...»
                              Chuck Schuldiner,
                              «Symbolic»
Ржавые рельсы завязались узлом
И слились в точку горизонту назло,
Их параллельность
Теперь стала предельной.

Под северным небом у мшистой стены —
Запах зеленого чая.

  Капля росы застыла на щеке,
  Символизируя слезы...

Кленовые листья разлетелись кто куда
На жестоком ветру по чужим городам.
Их красота сверкает
В надорванном крае.

А в воздухе перед вечерней грозой
Душно запахнет предательством.

  Капля пота скатилась по лбу,
  Символизируя лето...

Картина мира истрепалась совсем:
Увядшие цвета на нейтральной полосе.
Их неизбежность
Теперь стала успешной.

Запахи только что скошенных трав
Приносят мне воспоминания.

  Капля крови горит на губах,
  Символизируя вечность... 

Скрытые предпосылки торжества истины

Мы живем так скрытно
В нашем мире скомканных надежд и
Продолжая, как и прежде,
Рыть в себе подземный ход, чтоб схоронить
Драгоценный клад живого чувства —
Брызги из стекла и тонкое искусство
Зыбкой грани ядерного жара и молчания.

Тошно видеть боль
Тех немногих, кто достоин
Лучшей участи, но наша правда стоит
Терпения хранить контроль
И нетерпимости играть чужую роль.
В конечном счете искренность
Возьмет еще не выстроенные
В грядущем рубежи,
И развернется в бесконечность жизнь! 

Негатив или инвертное восприятие действительности

Меня легко обвинить
В том, что я ущербен
И прячусь в тени,
И жизни не рад,
И радуги вместо
Вижу лишь черные нити,
Щедро
Брошенные наугад
В тесное небо.

Но кто из вас скажет,
Что кончилась эра
Веры слепой
И прожорливой плесени?
Во многоэтажных
Бетонных карьерах
Мы ищем ростки равновесия.

  И разглядываем негатив,
  Пытаясь нащупать детали,
  Которые трудно найти в
  Мельтешении бликов,
  Но можно увидеть
  На темной стороне медали.

В наших нелепых словах —
Все, что только способна
Родить голова,
Наш собственнный миф,
Построенный вместо
Мира, какой он для вас,
Словно
Крылья надежды, затмивший
Тесное небо.

  Мы разглядываем негатив,
  Пытаясь нащупать детали,
  Которые трудно найти в
  Мельтешении бликов,
  Но можно увидеть
  На темной стороне медали.

Разрисованный фиолетовыми красками мир

Разрисованный фиолетовыми красками
Мир
Мироточит:
Смолистые дни
Перелистываются
И капают прямо в темечко!
 Китайские пытки,
 Чистые скрипки,
 Китайская музыка...
Мерно звенит колокольчик,
Однозвучно и эфемерно —
Не спрашивай, по ком,
Не спрашивай, по ком...
  Так будет всегда,
  Так будет всегда...
  Завистливо смотрим вслед
  Локомотивам,
  Мотивы старинных песен не дают уснуть,
  Не дают покоя,
  Коли нет времени нам с тобою,
  Не надо и денег —
  Ремень заменим шнурком,
  И выметет сор из мясной избы веник!

Разрисованный фиолетовыми красками
Мир
Кровоточит:
Вены проспектов
Набухли от тромбов,
Линии спектра в точку слились.
Ромбы пятен цветных,
Как листья, кружатся
И падают звонкой мелочью!
  Медные блики,
  Напрасность лирики
  И вечная музыка...
Мерно звенит колокольчик,
Однозвучно и эфемерно —
Не спрашивай, по ком,
Не спрашивай, по ком...
  Так будет всегда,
  Так будет всегда...
  Завистливо смотрим вслед
  Локомотивам,
  Мотивы старинных песен не дают уснуть,
  Не дают покоя,
  Коли нет времени нам с тобою,
  Не надо и денег —
  Ремень заменим шнурком,
  И выметет сор из мясной избы веник!

Конкретно всеобщая теория развития

...А наиболее приспособленным —
Уютная ниша у самой земли.

По раскисшим дорогам цинизма
С сочной грязью под сапогом
Или призрачной утренней птицей
По абстрактному штрих-пунктиру
Трассирующих облаков.

В этом ли универсальность?
Многомерность впечатана в схему
Идеально-кристальной простоты.
Наверное, шаткие стены
Не заменяют сталь, но
Все-таки лучше пустоты.

  Все выше по кольцевой:
  Слишком дорогой ценой
  Накоплены преимущества разума,
  Чтобы разбрасываться сразу на
  Тысячи мелочей;
  Разорвать
  Полет качелей
  Все выше и выше по кольцевой.

С другой стороны, под сетью
Отточенной терминологии
Нужно держать пятернею логики
Конкретику форм;
В то же время отсеять
Мешающий фон.

С каждой новой ступенью
Сужается лестница-маятник,
И свирепеет ветра пение!
Последним предельным прыжком
Сквозь игольное ушко
Туда, где вечного мая дни,
Способны лишь мы одни
Пронести груз своей памяти

  Все выше по кольцевой:
  Слишком дорогой ценой
  Накоплены преимущества разума,
  Чтобы разбрасываться сразу на
  Тысячи мелочей;
  Разорвать
  Полет качелей
  Все выше и выше по кольцевой.

Частицы строения — глыбы
Железобетона; смешаны отзвуки,
И в свежем разреженном воздухе
Искрится острие иглы.

...Рядом я вижу растущие шпили
Нашего мироздания. 

Проблема тождества самому себе

В этом давно надо было признаться —
Я ненавижу в себе пустоту.
Но каждый раз, заглянув в эту пропасть,
Вижу другой я пейзаж.
Кто я тогда?

Северный ветер над холодной страной

Я стряхну этот сон — и уйду в свой озерный приют,
Где смурной небосклон дарит отсвет нездешней зари,
Золотой и свинцовой. Над крыши венцом
Трепетно пламя. Где под ногами
Звезды гниют — смотри, сапоги не сотри.

Шелест травы и отчаянный крик чаек,
Случайный пришелец — вмиг
Затеряются над этой мерзлой землей...

Хмурятся ели в своем темнохвойном лесу,
И тащится еле, перченная черным песком,
С непосильною ношей лошадь как лошадь.
Кровь, словно кровь. Роза ветров
Роняет росу единственным лепестком.

Апокриф

Предисловие

Самые что ни на есть кричащие
Уродливые большеклювые
Излюбленные порождения
Воспаленного воображения
Я поселил в эту чащу. 

Праздрой

Я так хотел бы жить в такой глуши,
Где звук любой — как окрик пограничный,
Где не нужны ни маски, ни обличья,
Не закрывают небо этажи.

К чему фальшивые метания души?
В потенциальной яме безразлична
Гетерогенность бытия, обычно
Готовая все миражи мои душить.

Так жил бы, вечно создавая строй
На жильных струнах светлых равновесий,
Прошитых тремоло, заточенным остро

И, шире в небо раздаваясь, рой
Кружит, звуча по городам и весям,
И жизнь — как нескончаемый Праздрой! 

Мизантроп (песня для Панамы)

             «Misanthrope —
              Hater of all mankind,
              There is some hope
              For those who own their mind»
                              Chuck Schuldiner
                             «Misanthrope»
Посреди весны сожжены мосты — и уходят вдаль,
И своим больным воображением я найду деталь,
Снижающую даже идеальный образ;
Исход уже не важен, внутренний принуждает компас

  Избегать людей, и снова
  Бегать в паутине троп,
  Упрекать себя, родного:
 «Хуев мизантроп».

И в чужой стране в ледяной броне не прошу я слов,
Но нашел печаль, что не замечал я чужих миров,
Лежащих за дверями угольных зрачков;
Спасение теряю, продолжая дурачком

  Избегать людей, и снова
  Бегать в паутине троп,
  Упрекать себя, родного:
 «Хуев мизантроп». 

Онейрос

Чужую выдумку всегда узнать я рад:
Войти в затерянный подводный град
Или блуждать на плоскогорье голом,
Смакуя ледяной воды уколы.

Скучна реальность — это знаешь ты,
Устои мира детства пошатнулись...
Так что ж, забудем слякоть наших улиц
И окунемся в мир чудовищной мечты!

Стареет предзакатное светило
Над выжженой равниной ноября,
Сквозь клочья туч лица распухшего уныло
Круг видится, болезненно багрян.

Уродливые птицы большеклювые
Все водят хоровод вокруг меня,
И ветер, направленье поменяв,
Играет моей пыльной шевелюрою.

С последним скрежетом иссохшая трава
Прольет оранжевую кровь, как чистотел.
Кисельный воздух. Ноги вяжет аромат.
И под ногами плиты виснут в пустоте.

Здесь расстояния — игрушка измерений,
Здесь вечность — миг в стенах монастырей,
Стробоскопические вспышки озарений
Зовут идти все дальше и скорей.

И Я ХОЧУ ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ. 

Банальность

Опять ворошу золотую золу я,
В душевной своей нищете.
Ожоги невинных твоих поцелуев
Все так же горят на щеке.

Постмодернистские частухи

Рафинад

Сумерки отмечены прохладой,
Как печатью, уголок листка.
На сухие руки яблонь сада
Напоролись грудью облака...

  Облака, белогривые лошадки!
  Облака, что вы мчитесь без оглядки?
  Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
  А по небу прокатите нас, облака!

Ветер, капля, косточка в стакане,
Непросохший слепок тишины.
Клавиши, уставши от касаний,
С головой в себя погружены...

  Клавиши, белогривые лошадки!
  Клавиши, что вы мчитесь без оглядки?
  Коллаборационисты, как Виши,
  Вы нам спойте и спляшите, клавиши!

Их не тронуть больше, не пригубить
Белый мозг, холодный рафинад.
Слитки переплавленных прелюдий
Из травы осколками горят...

  Рафинад, белый параллелепипед!
  Рафинад к влажным пальцам нежно липнет.
  Совершаю во садочке променад,
  А на нотном стане точки — рафинад!
  
  Пудря ноздри кокаином, выхожу на променад,
  В сюртуке моем старинном — рафинад!

Лоэнгрин

Эльза сидит у окна.
Эльза, где же твой брат?
Мель затянет медлительной мысли ладью,
И иррациональность затянет тоскливую песню свою:

  Лоэнгрин — ладьи его борт
  Ведет спор с твердью вод,
  Каких не видели
  Другие корабли.

Лебедя не словит Птицелов.
Лепет смешон клеветников.
Лепится замок из кучевых облаков,
И все явственней шелест реки, возвещающей:

  Лоэнгрин — ладьи его борт
  Ведет спор с твердью вод,
  Каких не видели
  Другие корабли.

Рыцарь светел и неуязвим, 
Тридцать три добродетели с ним.
Ты царапаешь латы ноготками своими,
С немецкой скрупулезностью желая знать имя

  Лоэнгрин — ладьи его борт
  Ведет спор с твердью вод,
  Каких не видели
  Другие корабли.

Председатель у нас был...Лоэнгрин его звали...
строгий и весь в чирьях... и каждый вечер 
на моторной лодке катался. Сядет в лодку и по 
речке плывет... плывет и чирья из себя 
выдавливает...А покатается он на лодке... придет
к себе в правление, ляжет на пол... и тут уже к
нему не подступись — молчит и молчит. А если 
скажешь ему слово поперек — отвернется он в угол
и заплачет... стоит и плачет, и пысает на пол, 
как маленький... И все.

Собор

Наследие темных веков
Оттеняет зенитные шпили
Потоками нечистот.
Звякнул — и был таков
Шут с бубенцами! Пили
Дворники креозот.

Все растворилось в годах,
Льющихся с облачной хмари,
Как городская сметана.
Нет в живых капитана,
Пусто в заросших садах
И разорен лупанарий.

Брошен и старый собор:
Ревность в глазницах окон,
Бесполезная мощь контрфорсов..
Так повелось испокон
Века — за криками «Forza!»
Классиков валят за борт.

Последнее выбрав из двух:
Ангелом быть или гадом,
Бывший святоша рьяный
Ветер треплет листву,
Захлебываясь в бурьяне
Свободою на баррикадах..

В сумерках галерей
Тысячелетний горбун
То дремлет, то видится вновь.
В шепоте язв и карбункулов
Глух и не слышит давно
Песен своей Лорелей.

Звонница — точно трон:
Гудит языка ржавый штырь,
Казнь возвещают герольды.
И вот освещают пустырь
С клена повисшим костром
Волосы Эсмеральды.

English

The Cranes of Ibycus

My soul
Wants nothing from heaven but snow,
Sticky and cold as fistful of ground for grave.
So low
They're flying in splinter of sky near the road,
Their row
So straight
Is hovering over the fields rotten and never drained.

  Their hooves rattle the clouds,
  Knock out the rain,
  Hooves of black Ibycus' cranes!

My soul
Wants nothing from heaven but snow,
To rest in piece forever, but so
Lamentably
Adolescent Onegin's staring
Into the twentieth century...
Scary
Are the visions of autumn's prey
So he's staring
At the steel skeletons of ships,
At the puddles of Baltic grey,
At the cloudy dirty sheets.
His eyes astray.

  The fleet's crossing the sky,
  Tickle my brain.
  Fleet of black Ibycus' cranes!

My soul
Wants nothing for country but snow,
For the shoulder boards of soldier,
For the roped beard of pope,
For the dangerous stench of angels,
For the jarring wrench of hope...
For the timberwalls of ancient fane,
For my wooden lips frost crashes,
For my temple salted with pain,
For the villages burnt to ashes,
For the cities circling in vain,
For the ravens gaily insane...

  Even higher, near the sun
  And more insane
  Flying black Ibycus' cranes!

My soul
Wants nothing from heaven but snow,
Sticky and cold as fistful of ground for grave.
So high
They're flying in splinter of sky near the road,
Nowhere to hide
From their Homeric sight
That leaves lump in my throat

  And Onegin is laughing,
  Foreseeing our bane,
  From the black Ibycus' cranes!

Sweet Naphtha

The sea was wet as wet it was,
The sands were dry as dry.
You couldn't see a cloud, because
No cloud was in the sky,
No birds were flittering across —
There were no birds to fly.

She sells the sea shells by sea shore,
Near the offshore platform
Of «Shell», for men in uniform —
Americans, for sure.
She's Negro from Nigeria,
The poorest area.

  Taste the Liquor
  That smells like eternity;
  Test the eager
  Souls until they torn and dim...

She was fishmonger in the past,
As her compatriots do.
Now Poissons from shadow cast
Become the Pompadours,
And fishermen are turning to
Fishers of men at last.

Two shadows walked in shiny gloss,
As black as Tarrasch' rook.
Their speech was worn like dental floss,
And Oysters feared their hook.
And Walrus held His only Book,
And Carpenter — His Cross!

  Taste the Liquor
  That smells like eternity;
  Test the eager
  Souls until they torn and dim...

Saint little girl in lingering boat!
If I could melt your heart,
Three-chambered. Cast my wooden coat
Aside. Get rid of smart.
Could tear the chicken skin apart,
And web on limbs of toad.

Despite the doubtfulness of leap
Of talents, taken in
Account, biting lower lip,
I cherish without keen
Life as the passing wakening
From the eternal sleep.

Cathedral

The heritage
Of Dark Ages
  Shades the spires
  By dejection stench
  Getting higher.

Jester sells
His jingle bells
  Being barren
  For cattle fellows,
  Stunned in barn.

All disappears
With the years
  As the sour cream
  Of clouds fears
  To fall in stream.

Captain's dead,
Crowd fled
  From the gardens
  Of grief and dread
  Which only hardens.

Cathedral's forlorn:
Peasant's lore
  Tells of jealousy
  In lancet orbs
  So rarely seen.

The useless force
Of contreforts
  Resembles masts
  Raised just as support for
  Pigeon mass.

Latter of Pater
Noster and scutter —
  Wind plays in cades,
  Choked by batter
  Of Freedom At The Barricades.

Hunchback stays
In passageways
  Grim and long.
  He's deaf to praise
  In Loreley songs.

  Belfry is like a throne,
  Clapper's metal dart.
  Heralds call for drones
  To smack the scaffold art.
  And now bonfire's grown
  From hair of Esmeralda!